Я родился в 1990 году. Мой отец Вилли Армстронг и моя мать Мэй Энн, или Мэйэнн, как все ее называли, жили тогда на маленькой улочке, называемой Джеймс Элли, в густонаселенной части Нью-Орлеана. Именно эти места городские хулиганы обычно избирали для своих столкновений и драк, не обходившихся без поножовщины и стрельбы. Этот квартал населяло столько народа, сколько вы вряд ли могли бы увидеть сразу где-нибудь в другом месте. Тут жили священнослужители, шулера, дешевые сводники, воры, проститутки и масса детей. Здесь помещались бары, хонки-тонки и салуны, и многие женщины всевозможными хитростями стремились залучить гостя в свои жилища.

Мэйэнн говорила, что в ночь, когда я родился, здесь, в Элли, была большая пальба и двое парней остались лежать мертвыми. Это произошло в большой праздник 4 июля. В этот день в Новом Орлеане почти всегда что-нибудь да случается, потому что празднующие не расстаются с пистолетами, револьверами или каким-нибудь другим оружием.

Была ли моя мать когда-либо дурной женщиной, я не могу сказать, если да, то она старалась скрывать это от меня.

Дети, которые росли в этом районе Нового Орлеана, ходили всегда босиком. Мы постоянно резали себе ноги осколками стекла или гвоздями. Мама и еще несколько соседок ходили на железнодорожные пути и наполняли корзины промасленной травой, эту траву кипятили до тех пор, пока она не становилась клейкой, и накладывали на раны. Спустя два или три часа мы, ребятишки, вставали с кровати и бежали на улицу играть, как будто ничего не случилось.

На углу улицы, где я жил, помещался знаменитый Фанки Батт, где я впервые слышал игру Бадди Болдена.

Старый Бадди Болден дул в свой корнет с такой силой, что я, наверно, удивился бы до смерти, если бы у меня хватило легких хотя бы на то, чтобы наполнить этот корнет воздухом. Повсюду Бадди Болдена считали великим музыкантом, но я думаю, что он дул в него уж слишком сильно. Больше того, по-моему, он вообще дул в него неправильно. Во всяком случае, он в конце концов сошел с ума. Имейте это в виду.

Королем всех музыкантов был Джо Оливер, прекраснейший из трубачей, когда-либо игравших в Новом Орлеане. Тогда, в возрасте пяти лет, я еще не играл на трубе, но в этом инструменте было что-то такое, что привлекало мое ухо. Я научился чувствовать разницу между Бадди Болденом, Кингом Оливером и Банком Джонсоном.

...С Артуром Брауном я подружился в школе. Это был очень привлекательный юноша: красавец, кавалер -- девчонки сходили по нему с ума. Я восхищался его искусством обхождения с ними. Он встречался с девушкой, у которой был младший брат, отчаянный задира. Я бы сказал даже, чересчур отчаянный: вечно он возился с пистолетом или с ножом. Мы не обращали на него особого внимания, но однажды этот молодец наставил свою пушку на Артура Брауна и говорит: «Сейчас стрелять буду». Тут же он преспокойно нажал курок -- раздался выстрел, и Артур Браун свалился на землю с пулей в черепе.

Чтобы похоронить Артура как следует, мы собрали деньги и наняли духовой оркестр. Красивые девушки, с которыми Артур дружил, пришли на его похороны со всего Нового Орлеана.

Все плакали. Гроб несли мы, мальчишки-подростки. Оркестр, который мы наняли, оказался самым прекрасным из всех, которые я когда-либо слышал. Это был Онвард Брасс Бэнд. Джо Кинг Оливер и Эмануэль Перез играли на корнетах. Громадный Эдди Джексон играл на тубе. Но лучше всех был Блэк Бэнни, игравший на большом барабане. Мир много потерял, не успев познакомиться с Блэком Бэнни до того дня, когда его убила какая-то проститутка.

Похоронная церемония в Новом Орлеане исполнена скорби до того момента, покуда гроб не будет опущен на дно могилы и пока священник не скажет: «Прах еси -- в прах обратишься». После того как покойник окончательно займет свое место на глубине шести футов под землей, оркестр разражается одной из добрых старых мелодий вроде «Didnt he rumble» («Разве не погулял он в свое время?»), и все присутствующие оставляют свою печаль позади. Особенно когда Кинг Оливер играет последний квадрат октавой выше, чем обычно.

Как только оркестр трогается с места, все следуют за ним, раскачиваясь из стороны в сторону, описывая зигзаги на мостовой от одного тротуара до другого, подхватывая на пути тех, кто опоздал на похороны. Среди этих людей -- их называли «второй линией» -- оказывалось и много случайных прохожих, приставших к процессии из любопытства или из желания послушать музыку. Многие шли за оркестром несколько кварталов, а некоторые оставались с ним до самого конца церемонии. Семья покойного запасала заранее кофе, сыр, печенье на всю ночь, так что люди, которые приходили петь гимны над гробом, могли есть и пить в свое удовольствие. Я усердно посещал такие поминки и руководил пением.

...Кид Ори и Джо Оливер объединились и создали один из самых горячих джаз-бэндов, когда-либо звучавших в Новом Орлеане. Они частенько разъезжали по городу на открытой платформе, выступая в качестве живой рекламы танцевальных вечеров или каких-нибудь других общественных развлечений. Когда они встречали другую повозку с конкурирующим оркестром, Джо и Кид Ори начинали работать вовсю. Они выкладывались начисто и выдавали такую потрясающую музыку, что толпа вокруг сходила с ума. Тогда другой оркестр решал, что лучше им прекратить это состязание и убраться куда-нибудь в другое место.

Едва ли не самым приятным из всего, что Джо Оливер сделал для меня в пору моей юности, был один его подарок -- старый-престарый корнет, на котором папа Джо играл много-много лет. Я горжусь этим корнетом и бережно храню его всю жизнь. Я играл на нем очень-очень долго, прежде чем судьба позволила мне сменить его на другой.